Цитата дня

Слово Твое – светильник ноге моей и свет стезе моей
(Пс. 118:105).

Свидетельство

От редакции
Предлагая вниманию читателей рассказ Ольги Шульги из Санкт-Петербурга, мы хотели бы подчеркнуть, что его героиня, Лена, – не жертва обстоятельств, как это может показаться на первый взгляд. Безусловно, в том, что с ней приключилось, есть изрядная доля вины её родителей. Но грех блуда Лена и подобные ей девушки избирают сами – из любви к деньгам, о которой идёт речь в начале рассказа, а, может быть, одновременно и по другим мотивам. Преступники редко считают себя виноватыми; скорее, они склонны обвинять других людей, жизненные обстоятельства и даже Бога. Но Дух Божий приводит человека к покаянию, и он видит себя в истинном свете и понимает, кто он есть в действительности.

Конечно, в короткий рассказ трудно вместить всю гамму жизни. Но неизменна библейская истина: каждый человек греховен по своей природе. Все согрешили и лишены славы Божией, нет праведного ни одного (Римл. 3:10, 23). Однако Бог наделил каждого человека свободной волей. И главное состоит в том, что Лена, на которую так похожи некоторые наши современницы, сумела сделать единственно правильный выбор: прийти к Богу с покаянием, сложить к Его ногам все свои бремена. Будем надеяться, что здесь начинается её путь в небеса. Слава Господу за дар спасения в Иисусе Христе!

ГОЛУБКА
«Для Себя Ты создал нас, Господи, и не успокоится сердце наше, пока не найдет Тебя!» (Блаженный Августин).

Я всегда хотела иметь много денег. Тех самых проклятых и любимых денег, которые смогли бы на всю жизнь избавить меня от родителей. Вернее, от моей зависимости от них. Как они мне надоели со своими скандалами, взаимной ненавистью и ненавистью ко мне! Они ненавидели друг друга за то, что когда-то, в молодости, ошиблись в выборе и поженились. Они ненавидели меня, потому что своим рождением я усложнила их жизнь и сделала развод мучительным и долгим. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я поняла, что самое сильное чувство между людьми – ненависть. Я научилась жить, используя чужую ненависть себе во благо, и я сама тоже научилась ненавидеть. Ненавидела родителей - за то, что они наполнили мое детство ненавистью. Ненавидела себя, потому что считала собственное рождение и существование в семье источником этой всепоглощающей ненависти. Но больше всего я ненавидела мать. Потому что она при малейшем моем проступке кричала на всю квартиру:

– Ты вся в своего отца! Такая же, как он!

Следом за словами «такая же» следовали эпитеты, достойные худших представителей человечества. А однажды, когда я в очередной раз оказалось лишней в доме матери, она сказала почти спокойным, а потому непривычным, голосом:

– Я тебя ненавижу. Будь ты проклята...

Она отвернулась от меня и ушла в теплый свет своей уютной комнаты. Но я знала, что этот уют и тепло она создавала не для меня. Она в который раз пыталась вновь и вновь начать жизнь сначала, начисто вычеркнув из прошлого моего отца и меня, как наихудшее воспоминание о молодости. И мне стало жаль мать после этих ее неожиданных слов, сказанных еще более неожиданным голосом.

Идти я могла только к отцу. Наверное, он не хотел, чтобы я нарушала его попытки начать жизнь сначала. И его новая женщина тоже не хотела видеть в своем доме меня, такую ершистую. С какой стати ей было разбивать мою оборону, добираться до моего внутреннего, потрепанного мирка?

И я сдалась. Я сдалась в плен тому миру, который не отвергал меня. Я решила начать собственную жизнь, которую ценила ничуть не больше, чем ценили её мои родители. Пожалуй, отец все-таки любил меня. Может, потому, что я действительно внешне была похожа на него: такая же высокая и стройная, и лицо мое, измененное женской природой, было таким же красивым и ярким, как отцовское. Отец даже обнял меня, когда я садилась в питерский поезд. Он подал мне чемодан, большой пакет с продуктами в дорогу и вдруг сказал:

– Лена, я так хочу, чтобы ты забыла все плохое, что было у тебя в жизни. Пусть у тебя все получится, и учеба, и личная жизнь... Ты прости нас, – но тут голос его споткнулся, и отец поправился, – прости меня...

Забыть плохое, скажет тоже... Да если я забуду плохое, то мне вообще нечего будет помнить. Что у меня было, кроме этого плохого? Мои родители очень постарались, чтобы ребенок, который вообще легко прощает своих родителей, не смог вспомнить о своем детстве ничего хорошего. Интересно, из бутылочки меня тоже кормили с ненавистью?

– Конечно, папа, – подарила я ему утешение.

В конце концов, глаза его действительно были виноватыми. Да и рука, протянувшая мне тугую пачку денег, показалась мне почти родной.

Я выглядела старше своего возраста, а мой смелый, ничего не боявшийся взгляд сбивал с толку многих. Да и чего мне было бояться? Мне нечего было терять, кроме собственной жизни и собственного будущего, которое я тоже понемногу начинала ненавидеть.

Мое красивое тело нравилось мужчинам. И я сразу поняла, что оно будет служить мне источником достатка. Так началась моя самостоятельная жизнь. В семнадцать лет.

Меня заприметила Куча. Она сказала, что таким красоткам, как я, нужна более широкая и красивая дорога. Конечно, дорога эта вела в гостиницу, где все подчинялись ей. Куча нас не обижала. Она забирала только треть нашего заработка, вовремя находила клиентов, и к концу осени у меня в жестяной банке из-под чая лежали уже двадцать две тысячи долларов.

А потом я влюбилась. Я встретила Митю в маленькой закусочной, куда спряталась погреться от ледяного осеннего ветра. Он стоял за высоким угловым столиком и как-то очень скучно жевал пирожок. Мы встретились глазами, и Митя вдруг улыбнулся своей подкупающей улыбкой. Мне до сих пор никто и никогда так не улыбался. И я поняла, что отдам все на свете за то, чтобы он улыбался так рядом со мной. Потому что за такой улыбкой никогда не будет места ненависти.

Митя учился и работал. Учился он в художественном училище, а работал дома. Митя рисовал портреты. Они мне нравились. Но когда Митя на большом белом листе ватмана нарисовал мой портрет, я поняла, что Митя – не художник. Потому что с портрета на меня смотрело чье-то незнакомое лицо. Красивое, с похожей прической женское лицо. Но не мое. Я хмыкнула, а Митя, разом поняв мою иронию, рванул лист пополам. Женщина продолжала улыбаться своими разорванными губами и почему-то стала немного похожа на меня. Больше Митя меня не рисовал никогда.

Мы жили весело и дружно. Но после новогодних праздников мои деньги неожиданно закончились. Митя всю ночь проурчал пустым животом, а утром, пряча от меня глаза, вдруг попросил:

– Лен, может, ты опять подработаешь, а?

Сердце мое как будто упало в ледяной сугроб, так ему стало холодно и колко. Я все еще хотела верить, что Митя любит меня, но слово «использовал» как-то уверенно устроилось в моей голове и больше не уходило. Я знала, что мои деньги ушли не только на еду и Митины краски. Наверное, тот самый «кайф», который Митя считал своим вдохновением, и съел все мои тысячи баксов.

Я пошла в гостиницу искать Кучу. Кучу убили. Два дня назад. Она не захотела делить свою территорию с каким-то азербайджанцем, и ее убили. Я покрутилась среди девочек, но они были напуганы, никто не хотел разговаривать. Клиентов тоже было мало – не сезон. И я пошла на вокзал.

– Принесла? – Митя выхватил у меня разноцветные деньги и тут же куда-то умчался. Пришел он очень скоро, в руке у него был пакет с сосисками, хлебом и молоком. Но я видела, что он радуется совсем не продуктам. И радость его была такой завидной, что я неожиданно для себя попросила:

– Дай и мне.

Мне было наплевать на себя. И я опять ненавидела себя. Но за те месяцы, что я прожила в ощущении Митиной любви, я научилась испытывать другие чувства. Мне очень хотелось вернуться к ним... После укола я вновь почувствовала себя нужной и любимой. И Мите нужной и самой себе.

Потом пришла весна, и Митя уехал на каникулы к своей маме. Мне ехать было не к кому, меня никто не звал и никто не ждал. Я пошла к азербайджанцу, который сменил в гостинице Кучу. Он принял меня на работу. Я обрадовалась, хотя знала, что теперь буду отдавать половину заработка...

Окончание следует

Ольга ШУЛЬГА, Санкт-Петербург