Международная христианская газета

"И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придёт конец" (Матф. 24:14).

Публикации других авторов в МХГ

«ДЕЛО ПЯТИДЕСЯТНИКОВ»

История гонений на христиан в Советском Союзе по-прежнему остается во мраке и ее, наверное, еще предстоит изучить потомкам. Буквально по крупицам собирается она из обрывистых свидетельств тех, кто прошел через горнило испытаний. Усугубляется сложность тем, что большинство из тех, кто сохранил и отстоял свою веру перед лицом нередко и самой смерти, не любит рассказывать о своем подвиге веры...

Удивительно, но свидетельства стойкости христиан в тоталитарном государстве приходят иногда из совершенно неожиданных источников. Известнейший адвокат Семен АРИЯ, входивший в десятку лучших защитников СССР, а затем и современной России, издал не так давно книгу. В нее вошли, по словам автора, описания самых интересных и известных процессов, в которых ему приходилось участвовать. Ниже приведена глава (с небольшими сокращениями), описывающая суд над верующими в 1961 году. Сегодня читать свидетельство совершенно неверующего человека более чем интересно. И полезно.

У меня на книжной полке сияет золотым тиснением великолепно изданная в Швеции на русском языке Библия. Ее недавно прислал мне в подарок епископ Церкви христиан веры евангельской - пятидесятников из своей резиденции под Москвой. На титульном листе надпись: «Дорогому Семену Львовичу от подзащитного Ивана Петровича Федотова. 1961 г. Мособлсуд. 17-136».

«17-136» – были его статьей, подстрекательство к убийству. Тогда, в 1961 г., это была еще отнюдь не признанная, вполне легальная церковь с международными связями, – как теперь, – а маленькая, но набиравшая силу религиозная община. Федотов был ее пресвитером, проповедником. Прихожан объединяли особая чистота нравов, бескорыстие, трудолюбие, братская любовь и взаимопомощь. Не помню, в чем именно состояло ее отличие от близкой ей по духу и порядкам баптистской церкви, но она привлекла к себе внимание властей...

Начались гонения, молитвенные собрания общины разгонялись милицией и дружинниками, но люди продолжали тянуться друг к другу и к Федотову. Собирались тайно вновь и вновь.

Неравная эта борьба закончилась возбуждением уголовного дела. Федотов был обвинен в подстрекательстве некоей прихожанки к ритуальному (?!) убийству своего ребенка. Кроме того, он и несколько женщин, предоставлявших свои дома для молений, обвинялись в организации изуверской секты. Изуверство (причинение вреда здоровью граждан под видом отправления религиозных обрядов) состояло, по заключению судебно-психиатрической экспертизы, в том, что длительные моления и пение псалмов вызывали у прихожан состояние транса, в котором они начинали выкрикивать непонятные слова и фразы. Это явление (глосалалия) напоминало описанное в Евангелии сошествие Святого Духа в день Пятидесятницы на апостолов, при котором они заговорили «на иных языках», неведомых им ранее, чтобы нести Благую весть другим народам. Отсюда и наименование общины.

Все обвиняемые запретили родным приглашать защитников: «Господь защитит нас, иной защиты нам не нужно. Мы ни в чем не виновны». Они отказались и от назначенных им «казенных» адвокатов, но отказ их не был принят, – и они смирились с нашим присутствием.

Мои беседы с Федотовым в тюрьме при подготовке к процессу выходили за обычные деловые рамки: говорить с ним и слушать его было интересно. Он рассказал мне, как еще матросом срочной службы начал подолгу размышлять о смысле жизни и о том, как прожить ее достойно; каким откровением явилось для него Евангелие, случайно попавшее ему в руки, и как оно осветило ему весь будущий путь. Он вернулся со службы истово верующим человеком, воспринявшим Учение как непосредственное руководство к образу жизни и к выбору цели. Вместе с сутью Книги он принял и описанный в ней уклад первых христианских общин как единственно верный и не имеющий ничего общего с пышностью и зрелищностью современных конфессий. «Человек не может приходить к Богу в гости и уходить от него, когда вздумается. Он должен носить Его в своей душе», – говорил Федотов.

Его беседы с окружающими не были наставлениями. Он просто делился заполнившим его добрым светом знания подлинной Истины. И странное утешение, которое он приносил слушавшим его и в Малоярославце, где он жил с матерью, и на работе, постепенно начало привлекать к нему все больший круг. Послушать его начали ездить и из других районов области. Так возникла община.

При достаточно придирчивой следственной проверке никаких признаков корыстной выгоды в его действиях обнаружить не удалось. Он жил на зарплату, и быт его был предельно скромен.

В деле имелась характеристика из «Метростроя», где он работал бригадиром плотников: отмечались его требовательность к себе, честность, надежность, ровный, доброжелательный характер. Подстрекательство к убийству ребенка выглядело на этом фоне достаточно странно.

К вероятному исходу процесса Федотов относился спокойно и считал его ниспосланным ему свыше испытанием.

Дело должно было рассматриваться Московским областным судом. Как это практиковалось тогда в пропагандистских целях, заседание суда было назначено выездным, в одном из районов области. Однако место было выбрано достаточно далеко, в городе Дрезна, надо полагать, чтобы затруднить присутствие иностранных корреспондентов, проявлявших к делу интерес...

На освещенной юпитерами сцене заседал суд. Слева и справа – прокурор и защитники. Там же отдельно восседал профессор-психиатр Л., заместитель директора Института судебной психиатрии по научно-карательной части, в огромных роговых очках. Внизу, отделенные оркестровой ямой, подсудимые под конвоем. Значимость процесса подчеркивалась обилием журналистов из центральных газет, а также телефотокинобратии с аппаратурой. Спектакль, видимо, решено было поставить с размахом.

Процесс начался с допроса свидетелей, который достаточно скоро показал, что обвинение сляпано кое-как. Свидетелями были дружинники, разгонявшие прихожан. На молениях они не бывали и о них показать ничего не могли. В числе свидетелей были и прихожане, не желавшие зла подсудимым и сочувствовавшие им. И те, и другие ничего не дали для обвинения в изуверстве. Не лучшим образом выглядело и обвинение в подстрекательстве к убийству младенца. На роль Ирода Федотов, по доказательствам, явно не тянул. Мы, защитники, даже не прилагая особых усилий, уже к концу первого дня процесса явно склоняли чашу весов в свою пользу. Суд предпочитал не замечать этого.

На другой день в отдельную комнату заводской столовой, где адвокатам позволено было обедать вместе с более важными участниками действа, заглянула официантка и спросила:

– Кто здесь адвокат Ария? Вас к телефону.

Недоумевая, я пошел к аппарату. Далекий голос из Москвы зарокотал в трубке:

– Товарищ Ария? С вами говорит секретарь обкома партии Панкратов.

Я напрягся. С персонами такого ранга мне ранее общаться не приходилось.

– Слушаю вас, товарищ Панкратов.

– Мне тут докладывают, что вы нам срываете мероприятие.

– Какое мероприятие?

– А вот процесс. Учтите, дело на контроле в ЦК партии. Улавливаете мою мысль?

– Улавливаю. Я не знал, что это – мероприятие. Кроме того, полагаю, что вас вводят в заблуждение. Здесь идет обычная работа.

– Да? Во всяком случае, имейте в виду: я проверю.

– Понял вас. Всего доброго, товарищ Панкратов. - И я вернулся в столовую.

Через пару часов в процессе был объявлен технический перерыв: из Москвы на двух черных «Волгах» прикатили проверяющие, из обкома и из Министерства юстиции. На их вопросы председатель суда Котов пояснил, что ничего особенного не происходит, адвокаты, как им и положено по закону, занимаются защитой. То же подтвердил и прокурор Залегин. Тогда они обратились ко мне:

– А кто здесь воду мутит? Кто стучит в обком?

– Не знаю, кто стучит, но на меня в каждом перерыве наскакивает с замечаниями вон та толстая баба, что сидит в третьем ряду, – сказал я и показал на нее пальцем. – Не нравится ей, что мы активно работаем.

Проверяющие дружно посмотрели в указанном мною направлении.

– Эта «толстая баба» – заведующая отделом агитации и пропаганды обкома партии...

– Так укоротите ее немного...

На том ревизия закончилась, процесс был продолжен.

Из него помню еще пару эпизодов. На свидетельском помосте рядом с подсудимыми - мрачного вида изнуренная женщина в темном платке, с глазами, горящими нездоровым огнем.

– Свидетель, ваша фамилия?

– Пичугина.

– Имя – отчество?

Вместо ответа женщина падает у микрофона на пол, бьется в судорожных конвульсиях. Кто-то из публики пытается придерживать ей голову. Профессор Л. быстро встает, подходит к рампе и некоторое время через свои важные очки пристально наблюдает за женщиной. Затем поворачивается к суду:

– Это не эпилептический припадок! Это неврастенический припадок!

Судья Котов гневно обращается к подсудимым:

– Вот до чего вы доводите людей своими молениями! Подсудимые смиренно молчат.

– Товарищ председательствующий, – тихо говорю я судье, – это же не сектантка, это – дружинница. Она – член партии.

Я говорю это тихо, но стоящий передо мной микрофон доносит мои слова до всего зала. Судья срочно листает дело, находит протокол допроса Пичугиной, проверяет меня:

– М-м-да, действительно...

И вот еще помню. Перед судом миловидная, опрятная женщина лет тридцати. Следует выяснение анкетных данных. Затем судья говорит:

– Я вижу из протокола допроса, что вы ранее были в секте, а затем вышли из нее. Значит, вы человек вольный и можете нам правдиво рассказать, как там происходили моления. Ведь верно?

– Да, конечно. Ну, что могу сказать? Помещение небольшое, не зала, набьется народу – духота. Да натощак, да на ногах часа по три-четыре подряд, почти без перерывов, поют псалмы, молятся – каждый о своем. Иной раз аж в глазах темно. Выйдешь потом — тебя качает. Еле до дому доберешься...

– Вот видите, как скверно, как вредно... Вы из-за этого и вышли из секты?

– Не совсем. Я к ним год ездила, все обеты исполняла. Потом потянуло меня на мирское. Решила братьев-сестер не обманывать и ушла.

– Очень правильно сделали. А что вас привело к ним?

– Да я нездорова была, лейкемия, белокровие. Долго лечилась, врачи не смогли помочь. Вот и решила к Богу обратиться. Оттого и пришла к ним.

– Понятно. А как сейчас у вас со здоровьем? – неосторожно спросил судья.

– Сейчас, слава Богу, здорова. Молилась, молилась – и Господь помог. Теперь здорова...

В зале движение. Публика осмысливает и обсуждает услышанное. Прокурор смотрит на судью, судья – на прокурора.

Поэт Сергей Островой, представлявший на процессе газету «Правда», подвозит меня в этот день на редакционной машине в Москву и говорит по пути злорадно:

– Ну и деятели! Ну и антирелигиозная пропаганда! Да мне самому захотелось тут же бегом бежать в секту!

Допросили подсудимых. Выслушали прения сторон. Затем покорная Фемида отвесила подсудимым сполна: Федотову – десять лет, женщинам – от трех до пяти...

Иван Петрович отбывал незаслуженное наказание смиренно и без обиды в душе. Это рассказала мне его мать, изредка навещавшая меня с вопросами по делу. Его влияние на атмосферу в колонии было огромным, и администрация не только не препятствовала его беседам с заключенными, но и поощрила его, назначив бригадиром.

Община не распалась, и он, спустя годы, вернулся к ней, чтобы снова ее возглавить.

Я беру в руки свою Библию. Мне лестно и приятно, что через 35 лет епископ пронес добрую память об усилиях своего защитника на неправедном суде.

Семен АРИЯ